Старенькая шапка-ушанка ловко сидела на голове Палыча. Толстые верхонки из мягкой ткани предохраняли руки. Свежий пушистый березовый веник, захватывая жару, опускался на пятки, обжигая их сухим паром и одновременно массируя, массируя, массируя…
– Ах, хорошо! – подбадривал себя Палыч, отворачивая лицо от потоков раскаленного воздуха и покрякивая, – Михалыч, брось еще граммов двести!
Михалыч, исполняющий роль помощника, подставил старый алюминиевый, с деревянной ручкой ковш под кран. Зажурчала струя горячей воды. Ловкое движение руки, и порция кипятка полетела на каменку. «Шу!» – заполнил баню звук воды, мгновенно превращающейся в пар. «Так… так… так»… – защелкали лопающиеся от перепада температур камни. «Ух»! – прохрипел на полке почти сварившийся Палыч.
– Еще? – спросил сидящий на полу, поближе к двери, где не так чувствовалась жара, помощник.
– Давай, – после секундного размышления сказал Палыч, – еще граммов двести!
И вновь полетела на каменку горячая вода. И вновь затрещали камни. И вновь очередная порция пара обдала восседающего на полке парящегося.
Березовый веник, точнее его шлепки, стали громче, отчетливее. Теперь он парил поясницу, потихоньку перебираясь все выше к спине, потом к лопаткам, к шее.
– Благодать-то какая, – с наслаждением хрипел Палыч, – до костей продирает.
Михалыч поглядел на парящегося снизу вверх, оценивая его достижения. Тот уже был весь, от пяток до шеи красный, как вымпел передовика социалистического соревнования в прежние времена. Тем не менее, опытный глаз сразу же нашел огрехи.
– Палыч, – обратился помощник к товарищу, – грудь, однако еще не пропарили, и плечо правое малость не того.
– Сейчас я его, – прислушиваясь к критическому замечанию, сказал парящийся.
Ловко перебираясь веником на переднюю часть тела, перехватывая его то одной рукой, то другой, он прошелся по правому своему плечу, потом перевел процесс парения на грудь.
– Брось чуть-чуть, – обратился к помощнику, – вроде как не хватает, вышел пар где-то или просто остывает.
Наконец, процесс был завершен. Покрякивая Палыч слез с полка, сел на пол, снял верхонки и шапку, поднял над головой таз, наполненный заботливым помощником холодной водой, вылил все на себя.
Ледяная вода мгновенно остудила разгоряченного человека. На какие-то мгновения у него даже остановилось дыхание. Но вскоре он пришел в себя и, сделав несколько глубоких вдохов, предложил помощнику взгромоздиться на полок.
– Сейчас, сейчас, – заторопился тот, натягивая на голову шапку, одевая верхонки, – вы уж уважьте, парку мне поподдавайте. Не сочтите за труд.
Бормоча что-то насчет банной благодати, Михалыч полез на полок.
– Экий ты, братец, костлявый, – думал Палыч, глядя на удобно устраивавшегося на полке помощника, – поддать? – спросил он, увидев, что тот занял нужное положение.
– Давайте, давайте, – послышался дрожащий от волнения голос, – эх, помоги Господи!
Палыч плеснул на каменку. Зашипел, заухал пар, затрещали лопающиеся камни, закряхтел на полке костлявый помощник, зашлепал по его заскорузлым пяткам березовый веник.
– Еще? – спросил Палыч.
– Чуток, – хрипло согласился Михалыч.
И вновь ухнуло, затрещало, зашипело на каменке. Веселее запрыгал березовый веник, громче и отрывистее задышало, закряхтело на полке. Ниже, к самому полу пригнулся Палыч, удивляясь, как же там, на полке напарник терпит этот жуткий жар.
– Неужели и я так? – спрашивал он себя, хватая прохладный воздух, поступающий из небольшой щели под дверью.
– Палыч, – прохрипел с полка костлявый помощник, – граммов бы двести добавили…
Нацедив в ковш немного воды, Палыч сделал глубокий вдох, ухватив побольше спасительного прохладного воздуха, привстал на колени. От жара защипало уши, волны горячего воздуха от пляшущего на полке веника девятыми валами накатывались на человека.
– Как он ни сварится там? – подумал он и плеснул из ковша на каменку.
Пригнувшись к самому полу, Палыч наблюдал за процессом, происходящим на полке.
– Вроде и смотреть-то не на что, кости одни, а крепкий, – думал он, внимательно следя за уверенно орудующим веником Михалычем, – видно не сладко пришлось ему в жизни, коли такой пар терпит, да не просто терпит, а еще и веником себя охаживает. Жара здесь, на полу какая. Скорей бы уж. Не могу больше.
Наконец, помощник отложил веник в угол полка, спустил худые ноги на лавку, осторожно, но вместе с тем быстро слез, пригнувшись, перебрался поближе к двери, вылил на себя полный тазик холодной воды, крякнул, отдуваясь, сел поближе к двери.
Когда костлявый отдышался, они вышли в предбанник. Расположились на каких-то мешках.
– Овес, – сказал Палыч, похлопав по мешку, – для личного подворья. Сидеть здесь, когда попаришься, удобно.
-Угу, – согласился Михалыч.
Щелкнул замок алюминиевой фляги, заскрипела ее крышка.
-Вот, – сказал Палыч, доставая из посудины эмалированную кружку, наполненную мутноватой жидкостью и протягивая ее Михалычу.
Взял вторую кружку, наполнил ее, закрыл крышку фляги, поднес кружку к губам, чуть отхлебнул.
– Люблю, знаете ли, после баньки… когда попаришься… хорошо, – делая приглашающий жест рукой сказал Палыч.
Михалыч тоже приложился к кружке.
– Еще бы по одной, – сказал костлявый, без отрыва выпив свою порцию, – а потом еще на полок.
Приятели выпили еще по две и, поговорив о банных делах, совместно придя к выводу, что лучше всего, когда попаришься, выпить браженки, вновь отправились в Баню.
Вскоре оттуда слышалось пощелкивание, побрякивание, пошлепывание и заботливый голос Михалыча.
– Еще граммов двести бросить?
И хриплый, отрывистый ответ Палыча: «Давай! Эх, мать честная! Давай!»
Н. Дунец
Автор публикации
